Лев Николаевич Толстой – уникальный русский писатель, он не просто хотел создавать для других людей воображаемые миры, поднимать остро-социальные темы, морализировать, а вообразил себя Великим учителем равным Конфуцию, Лао-цзы, Христу и Будде. Граф Толстой решил взять на себя функции Мессии и переделать всё мироустройство. Для этого писатель написал “Евагелие от Толстого”, создал своё учение толстовство и небольшую секту. Было даже поселение адептов этого учения, кто пытался жить по его уставу. Одна женщина там покончила с собой.
Предложил Толстой и свою методику создание ереси в его статье «Как читать Евангелие». Он советует взять в руки сине-красный карандаш и синим вычёркивать места, с которыми ты не согласен, а красным подчёркивать те, что по душе. По составленному таким образом личному Евангелию и надлежит жить.
Лев Толстой решил, что графом и великим писателем для него быть слишком мелко и решил стать Великим учителем человечества и создать свою религию. К безумию он двигался постепенно.
Как можно дойти до такого – вопрос открытый, но даже Достоевский, размышлявший о судьбе человечества и природе человека, не стал заниматься созданием своего религиозного культа. В молодости связавшись с либералами, он в итоге понял губительность этих идей и стал их после обличать. Толстой в своём мировоззрении развивался в противоположную сторону – от графа, любителя денег и женщин к полубезумному старику, проповедующему масонские идеи.
У Льва Николаевича есть хорошее произведение “Отец Сергий”. Когда я его прочитал, то был поражён, насколько хорошо он отразил тему абсолютно шизофренической гордыни человека, не обделённого способности и возможностями для самореализации в этом мире, а также к чему она может в итоге привести. Спустя годы мне пришла в голову мысль, что, возможно, Толстой писал главного героя этой повести частично с себя. Только герой повести в итоге всё-таки смог успокоиться, а писатель – нет. Первый светский этап жизни отца Сергия – период жизни Толстого до его “духовного переворота” в 1870-е, после жизнь внутри церкви и становление героя святым старцем – стремления самого героя к святости, а после бегство в народ, бродяжничество – последние дни писателя, сбежавшего из Ясной Поляны.
Суть мировоззрения Толстого в поздние годы жизни – радикальный анархизм. Он отрицал абсолютно всё: государство, власть, церковь, брак и т. д. Главным он видел некое самосовершенствование человека, согласно заветам самого Толстого. На бумаге всё красиво, но в жизни всё совсем по другому. У самого Толстого есть на эту тему хороший афоризм: “Было гладко на бумаге, да забыли про овраги, а по ним ходить!”
Ломать не строить, такие вредные фантазёры как Толстой не понимают простой сути, обрушив сразу систему, он создаст такой хаос в обществе, с которым смогут справиться только ещё более жёсткие власти. То, что люди совершенного разного склада характера, мировоззрения, урвоня интеллекта и устремлений начнут разом добровольно жить по написанному им уставу – это просто смешно. У писателя был хаос в душе, поэтому он его пытался выплеснуть наружу, чтобы устранить чувство диссонанса. Старые и новые левые имеют подобный строй психики.
Вспоминается заголовок статьи Владимира Ленина, которую он написал в 1908 году в эмиграции в Женеве: «Лев Толстой как зеркало русской революции». Эта фраза, стала крылатой.
Между этими двумя персонажами существует любопытная связь, сотканная из целой серии совпадений. В «Анне Карениной» прообраз революционных бесов, «новый человек», склонный к самоубийству интеллигент, находящий «якорь спасения» в революции, носит фамилию Левин. Таков был один из первых псевдонимов Ленина. Слишком откровенный, указывающий на Левитские корни (как и фамилия К. Маркса — Леви). В ранней же редакции романа этот Левин назвал Николаем Лениным. Таков, как известно, следующий псевдоним «вождя мирового пролетариата».
Что в итоге из этой революции вышло все знают – сначала смута, конфликт интересов, большая кровь, передел собственности, потом новая элита и её новая диктатура. Вообще, идеи Толстого сейчас вполне могла бы использовать секта глобалистов – они очень созвучны тому, что они пытаются реализовать в мире, уничтожив традиционный мир. За абстрактными рассуждениями о добре скрывается шкурные интересы конкретных людей. А такие наивные мечтатели как Толстой играют роль “полезных идиотов”. Благими намерениями дорога в ад вымощена, как говорится в известной поговорке.
25 мая 1889 года Толстой записал: «Ночью слышал голос, требующий обличения заблуждений мира. Нынешней ночью голос говорил мне, что настало время обличить зло мира… Нельзя медлить и откладывать. Нечего бояться, нечего обдумывать, как и что сказать». Непонятно, это просто образное выражение про внутренний голос или же Толстой действительно его слышал в буквальном смысле? Константин Победоносцев писал о его богоборчестве так: словно бес овладел им.
Русский публицист Антон Антонович Керсновский характеризовал Толстого следующим образом: “Большой ум уживался у него с отсутствием интуиции — разительная аналогия со Львом Толстым, великим писателем и ничтожным мыслителем. Толстой, пытаясь создать философскую систему, стал только анархистом русской мысли”.
Л. Н. Толстой – участник Крымской войны. 1855 год. Какой модник, совершенно непохож на свой канонический образ старого неряшливого деда в мужской рубахе.
Скорее всего, Лев Николевич был масоном или по крайней мере имел с ними близкий контакт. О том, что в его окружении под конец жизни были весьма тёмные личности, рассказывают воспоминания тех, кто его близко знал. Тем более он много пишет о масонах в “Войне и мире” и обнаруживает хорошее знание их ритуалов. Его взгляд вполне совпадает с масонским. Масоны обещали старый мир разрушить, чтобы стать новой элитой, прикрывая своё стремление к власти благими помыслами для наивных неофитов. Как и основатель рода Толстых из тамплиеров, масоны также поклонялись в своей сатанинской секте Бафомету.
Пушкин, будучи на нижнем уровне посвящения в масонской иерархии, в итоге разгадал их планы и отошёл от них в сторону царя. За что, в общем-то, его потом и наказали “братья” по ордену. Хотели просто обесчестить и заставить уехать назад в деревню. Ведь он по сути предал их, чтобы выбрать из ссылки, переметнувшись в лагерь царя, и не поехал на восстание декабристов, сославшись на своё суеверие и перебежавшего дорогу зайца. Но получилось так, что из-за горячего нрава Александра Сергеевича и склонности к вызовам на дуэли своих обидчиков, его убили вместо позорной добровольной ссылки.
Есть версия, что Моцарт увлёкшийся в начале идеями “вольных каменщиков” (даже написал “Волшебную флейту” под впечатлением) был отравлен именно ими, когда, разочаровавшись, решил порвать с братством. После же эту историю представили в литературе как зависть посредственности Сальери к гению.
Глобалисты сейчас по сути продвигают ту же самую масонскую тематику, только вне тайных обществ, а открыто. И снова под предлогом блага для человечества. Ситуацию можно представить простой формулой – сатанисты предлагают разрушить традиционный рабовладельческий строй, чтобы построить ещё более дикий, при этом рассказывая сказки про свободу, равенство и братство.
Символично, что основателем рода Толстых считается рыцарь ордена тамплиеров граф Анри де Монс, бежавший на Русь в XIV веке от костра инквизиции. Тамплиеры должны были охранять путников при их походах на Святую землю, но в итоге связались с иудейскими ростовщиками и выродились в секту сатанистов, поклонявшихся Бафомету. В итоге они начали набирать силу и их орден король разгромил.
Попалась информация, что к началу ХХ века Лев Николаевич начал изучить еврейский язык. Учителем стал московский раввин Соломон Моисеевич Минор (настоящая фамилия Залкинд). Через некоторое время занятий Минор констатировал: «Он (Толстой) знает также и Талмуд. В своем бурном стремлении к истине, он почти за каждым уроком расспрашивал меня о моральных воззрениях Талмуда, о толковании талмудистами библейских легенд и, кроме того, еще черпал свои сведения из написанной на русском языке книги «Мировоззрение талмудистов».
Учитывая духовные поиски писателя, такой интерес с его стороны к древней религии понятен. Он также интересовался восточными философскими доктринами, есть сведения, что граф изучал ещё ислам.
Но вряд ли ему открыли все особенности мировоззрения талмудистов, как это делает тот же раввин Булочник, фантазируя про приход Машиаха, который даст евреям всё золото и серебро мира, сделав другие народы их рабами.
Подсказки учителей слышны во ряде текстов Толстого. Дух талмудического христоненавистничества, приземленного практицизма, замаскированного под коммунизм иудейского мессианства так и веет над некоторыми его словами.
О бесах будущей революции, убийцах Александра II, Толстой отзывается так: «лучшие, высоконравственные, самоотверженные, добрые люди, каковы были Перовская, Осинский, Лизогуб и многие другие». О масонстве: «Я весьма уважаю эту организацию и полагаю, что франк-масонство сделало много доброго для человечества».
А вот о «гонимом народе»: Из письма В. С. Соловьеву, составившему в 1890 году «Декларацию против антисемитизма»: — «Я вперед знаю, что если Вы, Владимир Сергеевич, выразите то, что думаете об этом предмете, то Вы выразите и мои мысли и чувства, потому что основа нашего отвращения от мер угнетения еврейской национальности одна и та же: сознание братской связи со всеми народами и тем более с евреями, среди которых родился Христос и которые так много страдали и продолжают страдать от языческого невежества так называемых христиан».
Толстой так остался бы фриком и городским сумасшедшим со своими идейками, если бы не обнаружил в себе незаурядный писательский дар. Всем школьникам в России, да и в советское время задавали читать в качестве домашнего задания его “Войну и мир”, хотя большинство, думаю, прочитали его лишь в кратком изложении. Всё-таки это не детская книга. Во многом это произведение появилась благодаря его жене, которая записывала и обрабатывала отдельные отрывки.
В 1856 году Л. Н. Толстой оставил военную службу в чине поручика. Вдосталь предавшись разврату в молодости, он стал запрещать его на старости другим. Хотя то, как Толстой изображал себя в дневниках большим грешником и любителем оргий, скорее всего, как и его последующая показушная “святость”, было не более, чем позёрство.
До 40 лет Толстой вёл гусарский образ жизни, путался с девками, участвуя в оргиях с проститутками вместе с полковыми друзьями, проигрывал последние деньги, скандалил. С Тургеневым чуть не довёл скандал до дуэли.
Одно время Толстой переживал, что влюблялся и в мужчин. В 1851 году относится известная запись в дневнике Толстого с его переживаниями о гомосексуальности: “В мужчин я очень часто влюблялся, 1 любовью были два Пушкина, потом 2-й — Сабуров, потом 3-ей — Зыбин и Дьяков, 4 — Оболенский, Блосфельд, Иславин, ещё Готье и многие другие… Я влюблялся в мужчин, прежде чем имел понятие о возможности педрастии; но и узнавши, никогда мысль о возможности соития не приходила мне в голову… ”
Его бисексуальность для меня не стала открытием, это вполне следует из общего вполне явного психического расстройства писателя. Потом его гомосексуальные стремления были просто подавлены страхом перед общественным табу, страхом быть замаранным. Порой такие мужчины потом пытаются делать с женщиной то, что хотели с другим мужчиной, отсюда и возникает стремление к анально-оральному совокуплению, хотя у женщины есть специально “сладкое место” внизу живота, чтобы заниматься с ними сексом было комфортно. Экспериментировал ли с такой “камасутрой” сам Толстой, развлекаясь с крестьянками, или нет – это мне неизвестно, но нельзя исключать подобного.
К женщинам Толстой влюблённости не испытывал, тревожась по этому поводу.
“Я никогда не был влюблен в женщин”.
“Я изо всех сил желал влюбиться, и никакого!.. Что это, ради Бога? Что я за урод такой?”
Если к мужчинам писатель испытывал высокие чувств, то к женщинам только животную страсть, что его угнетало.
После женитьбы, возникает такое чувство, он буквально заставил себя влюбиться в жену усилием воли и то только на время.
Жениться граф Толстой особенно не хотел, но, очевидно, понимал, что годы уже поджимают, а официальное потомство и семью иметь хотелось.
В дневнике Толстого есть запись: «В день свадьбы страх, недоверие и желанье бегства».
Жена Софья Андреевна Берс, была существенно моложе его (ей 18, а ему 34) и у неё тоже оказались проблемы с психикой, так на шантажировала писателя обещанием самоубийства и он писал, что это уже невозможно терпеть. После его бегства из Ясной Поляны, она пыталась утопиться в пруду, но её спасли слуги. Я думаю, что это была игра на публику. Это были два позёра.
Сёстры Бернс. Лев сначала думал жениться на старшей дочери Лизе, но не решался сделать предложение. Он ездил к Бернсам впустую целый год. Смотря на это, средняя сестра Софья решила взять инициативу на себя, чтобы помочь ему преодолеть робость и в итоге вышла за него замуж. Хотя её воображение явно нарисовало образ графа, далёкий от реальности, в чём она потом убедилась.
При первой брачной ночи у молодоженов произошёл казус. Граф, готовясь совершить с женой законное брачное соитие, дал ей почитать дневник, в котором были описаны различные его оргии. Он ожидал, что его глубоко нравственный порыв и откровенность будут оценены по достоинству. Но порнографическое чтение – это вовсе не то, что ожидала невинная мечтательная девушка.
Как писал в дневнике Толстой, прочтя его дневники, Софья на брачном ложе буквально оцепенела, впала в ступор, стала «фарфоровой куклой», как написал он впоследствии. Граф не мог понять, что произошло. Лев Николаевич, стремящийся исполнить свой супружеский долг, не мог этого сделать, так как его мужская сила, столь крепкая ранее во время свиданий с крестьянкой, изменила ему, когда он понял, что плачущая и дрожащая всем телом молодая жена, испытывает к нему омерзение.
Лишь под утро молодые супруги смогли стать полноправными любовниками. Софья в своём дневнике написала: “У него играет большую роль физическая сторона любви. Это ужасно — у меня никакой, напротив”. А Лев Николаевич оставил в дневнике о первой брачной ночи короткую, но очень ёмкую запись: “Не то!”
Семейная жизнь Толстых – это отдельная трагикомичная история. Вот, что писатель писал на тему брака после:
“Главная причина семейных несчастий та, что люди воспитаны в мысли, что брак даёт счастье. К браку приманивает половое влечение, принимающее вид обещания, надежды на счастие, которое поддерживает общественное мнение и литература, но брак есть не только не счастье, но всегда страдание, которым человек платится за удовлетворение полового желания, страдание в виде неволи, рабства, пресыщения, отвращения, всякого рода духовных и физических пороков супруга, которые надо нести”.
“Романы кончаются тем, что герой и героиня женились. Надо начинать с этого, а кончать тем, что они разженились, то есть освободились. А то описывать жизнь людей так, чтобы обрывать описание на женитьбе, это всё равно, что, описывая путешествие человека, оборвать описание на том месте, где путешественник попал к разбойникам”.
«Жениться – всё равно что войти в клетку с хищником».
Лев Толстой с женой Софьей. На долгие годы граф превратил эту девушку в безостановочно работающий инкубатор по производству детей. Как она писала в своём дневнике, он подавлял её морально (авторитетом) и физически (своей неутомимой жаждой плотской любви, чтобы её снова и снова обрюхатить). Оба в итоге стали изводить друг друга истериками и жена стала ещё шантажировать графа заявлениями о планируемом ей самоубийстве. Непростая у них была семейная жизнь.
Лев Николаевич, отличаясь страстным мужским темпераментом до преклонных лет (последний ребенок, Ванечка, родился в марте 1888 года, незадолго до шестидесятилетия Толстого и сорокачетырехлетия его жены), при этом подчёркнуто отрицательно относился к половой связи, считая её греховной и недостойной духовного существа. Удивительно, но это отношение нисколько не изменилось с тех пор, когда он страдал от «чувства оленя» к девкам и крестьянкам. «Но что же делать?» — говорил он жене в таких случаях, давая ей понять, что если он и не властен над «чувством оленя», испытываемого уже по отношению к ней, это ещё не значит, что он готов нравственно оправдывать это чувство. Свои сексульные приключения писатель комментировал в дневнике примерно следующим образом: “Преступно спал”.
Единственным оправданием половой связи Толстой считал рождение детей. Такую концепцию Толстой не сам выдумал, она и у РПЦ проскальзывает. Но лично я не вижу ничего греховного в сексе. Это просто один из способов или одна из форм общения мужчины с женщиной, способ обоим поднять настроение. Главное, чтобы это было по обоюдному согласию, без извращений и не становилось одержимостью, т. е. похотью, как у сексоголиков, которые не могут пропустить ни одной юбки. Это также как с едой, гастрономическое разнообразие не грех, а вот переедание, т. е. чревоугодие, обжорство – уже грех, т. е. ошибка (именно такое значение древние греки вкладывали в слово “грех”). Вообще; грех – это часто что-то чрезмерное, например, если человек слишком увлечён заработком, то из хозяйственности это превращается в алчность.
Тот же алкоголь попы не запрещают полностью прихожанам, говоря лишь об умеренности пития. Секс же всегда демонизировался христианством (возможно, из-за языческой распущенности в этом плане). Ему вообще придают слишком большее значение в обществе. Просто когда эта животная программа размножения включается, то у людей, особенно мужчин, переклинивает мозги, они перестают управлять собой и делают глупости. Надо учиться контролировать себя.
Жена Толстого родила тринадцати детей (девять сыновей и четыри дочери, при этом пять детей умерли в детстве.). Из первых тридцати лет замужней жизни она была беременна сто семнадцать месяцев, то есть десять лет, и кормила грудью больше тринадцати лет одиннадцать своих детей. А уж сколько у него было детей от крестьянок… Например, до женитьбы Толстой состоял в отношениях с замужней крестьянкой Ясной Поляны Аксиньей Базыкиной. Сошелся с ней Толстой исключительно ради здоровья — так делали до свадьбы его отец и старший брат.
Лев Николаевич испытывал в жаркие летние ночи невероятное «томление плоти», и избавиться от него ему помогла за небольшую плату крестьянская девка Аксинья, с которой граф встречался на сеновале и в охотничьей хижине в лесу. Супруг Аксиньи занимался извозом и по этой причине бывал дома только наездами, нечасто.
Крестьянка родила от него внебрачного сына в 1860 году. Мальчика назвали Тимофеем, но Толстой его не признал. В дальнейшем он работал кучером у законных детей Толстого и Софьи Андреевны. Позже Софья Толстая имела возможность видеть Аксинью, когда переехала – уже женой, в Ясную Поляну. В своём дневнике она напишет, что просто толстая баба и ничего больше.
Возвращаясь к творчеству писателя, любопытно, как сам Толстой оценивает свой самый знаменитый труд. В январе 1871 года Толстой отправил Фету письмо, в котором написал: «Как я счастлив… что писать дребедени многословной вроде „Войны“ («Война и мир») я больше никогда не стану».
Толстой устал писать “Войну и мир”, а читатели устли читать – какое единодушие. Как сказал мне один человек: “Надо пуд соли съесть, чтобы прочитать “Войну и мир””.
Спустя почти 40 лет Лев Николаевич не изменил своего мнения. 6 декабря 1908 года в дневнике писателя появилась запись: «Люди любят меня за те пустяки — „Война и мир“ и тому подобные, которые им кажутся очень важными».
И ещё через год, летом 1909 года, когда один из посетителей Ясной Поляны выражал свой восторг и благодарность классику за создание «Войны и мира» и «Анны Карениной», ответ Толстого был таков: «Это всё равно, что к Эдисону кто-нибудь пришёл и сказал бы: „Я очень уважаю вас за то, что вы хорошо танцуете мазурку“. Я приписываю значение совсем другим своим книгам».
Толстой стал активно писать и печататься ещё будучи на службе. Первую повесть «Детство» взял «Современник», при этом редактор журнала Н. А. Некрасов объяснил молодому писателю, что дебютные работы не оплачиваются, но за следующие сочинения пообещал 50 руб. за печатный лист.
Лев Николаевич очень серьёзно относился к материальной стороне сочинительства, поэтому он постоянно давил на Некрасова. Следующие произведения «Записки маркера», «Набег», «Святочная ночь» были оплачены уже 75 и 100 рублей за лист.
Русские писатели круга журнала «Современник». И. А. Гончаров, И. С. Тургенев, Л. Н. Толстой, Д. В. Григорович, А. В. Дружинин и А. Н. Островский. 15 февраля 1856 г.
Через некоторое время Толстой выбил за свои статьи гонорар уже 150, а потом и 250 рублей за лист. Он считал себя профессионалом высокого класса и руководствовался фразой: «Все, кроме завзятых болванов, всегда писали только из-за денег», а его кредо в общении с издателями гласило – «Драть сколь можно больше».
К старости, исчерпав радости материальной жизни, он уже стал наслаждаться публичным аскетизмом, играя в бессребреника и даже хотел отказаться от авторских прав, но жена ему запретила это делать.
Интересная мысль у композитора Александра Скрябина на счёт “духовного переворота” Толстого, когда из грешника он стал лепить из себя праведника: “Толстой имеет как будто огромную склонность быть праведником, но никакой к тому способности. Это, так сказать, бездарный праведник… Чехов просто скучен, а Толстой к тому же и в праведники рвётся. А ведь знаете, это большие способности, всё равно, как к композиции. Есть люди, способные к праведности, а есть бездарности, и с ними что ни делать, нечего у них не выходит. Толстой по природе страшно злой, а хочет быть добрым. Злость же кипит в каждом его слове”.
И действительно, если так посмотреть с одной стороны Толстой пишет о любви, счастье и т. п., но при этом ощущается как злой человек, который пытается делать для себя вид, что он добрый.
Тот же Лермонтов ему полная противоположность. Принято считать, что у него был язвительный тяжёлый характер, он не стеснялся насмехаться над другими, поставил на место одну барышню, которая смеялась над ним в детстве, разыграв с ней после роман (некоторые его за это осуждают, а я – одобряю, пусть женщины понимают ответственность за свои поступки, что им не сойдёт всё с рук), но он не был злым человеком по своей натуре. Он просто не хотел смиряться с окружающей пошлостью и раболепием, что продемонстрировал ярко в своих великолепных стихах на смерть Пушкина, осуждающих высокомерную светскую тусовку, за что его посадили под замок, а потом отправили воевать на Кавказ. Сам царь тогда поинтересовался, не сошёл ли поэт с ума.
Но Лермонтов не пытался представить себя добрячком или создать себе репутацию святого, он – честный бунтарь. Толстой тоже не принимал условий окружающей реальности, но, играя в совесть нации, обнаруживает при этом в своём поведении черты садиста и психопата. Так, к примеру, осуждая гордыню, сам он безапелляционно судил обо всех со своей колокольни, делая себя самого мерилом истины. В то время как Лермонтов в ответ на жалобы товарищей на язвительные шутки и карикатуры, предлагал им высмеивать уже его самого. У него отсутствовал культ собственной личности (т. е. дикое чувство собственной важности), а у Толстого, который ходил в народ, пытался быть максимально простым внешним – он есть.
Любопытны воспоминания Ивана Бунина:
“Рахманинов рассказывал о Толстом, который жестоко обошёлся с ним. «Это тяжёлое воспоминание. Было это в 1900 году. В Петербурге года 3 перед тем исполнялась моя симфония, которая провалилась. Я потерял в себя веру, не работал, много пил. Вот, общие знакомые рассказали Толстому о моём положении и просили ободрить меня. Был вечер, мы приехали с Шаляпиным, — тогда я всегда ему аккомпанировал. Забыл, что он пел первое, вторая вещь была Грига, а третья — моя, на скверные слова Апухтина «Судьба», написанные под впечатлением 5 Бетховенской симфонии, что и могло соблазнить музыканта. Шаляпин пел тогда изумительно, 15 человек присутствующих захлопали. Я сразу заметил, что Толстой нахмурился и, глядя на него, и другие затихли.
Я, конечно, понял, что ему не понравилось и стал от него убегать, надеясь уклониться от разговора. Но он меня словил, и стал бранить, сказал, что не понравилось, прескверные слова. Стал упрекать за повторяющийся лейтмотив. Я сказал, что это мотив Бетховена. Он обрушился на Бетховена. А Софья Андреевна, видя, что он горячо о чём-то говорит, всё сзади подходила и говорила: «Л. Н. вредно волноваться, не спорьте с ним». А какой шор, когда он ругается!
Потом, в конце вечера, он подошёл ко мне и сказал: «Вы не обижайтесь на меня. Я старик, а вы — молодой человек». Тут я ответил ему даже грубо: «Что ж обижаться мне, если Вы и Бетховена не признаёте». — Он мне сказал, что работает ежедневно от 7 до 12 ч. дня. «Иначе нельзя. Да и не думайте, что мне всегда это приятно, иногда очень не нравится, и трудно писать». Я, конечно, больше ни разу не был у него, хотя С. А. и звала. Темирязев тоже говорил, что он спорил с ним по физиологии растений, хотя в этом ничего не понимал. Вообще, когда он говорил, то никого не слушал».
Последняя фраза особенно подчёркивает раздутое эго Толстого. Отношение к другим писателями у него было соответствующее. Так Чехов, на которого Толстой оказывал большее влияние писал:
“Чем я особенно в нём восхищаюсь, так это его презрением ко всем нам, прочим писателям, или, лучше сказать, не презрением, а тем, что он всех нас, прочих писателей, считает совершенно за ничто. Вот он иногда хвалит Мопассана, Куприна, Семёнова, меня… Отчего хвалит? Оттого, что он смотрит на нас как на детей. Наши повести, рассказы, романы для него детские игры, и поэтому он, в сущности, одними глазами глядит и на Мопассана и на Семёнова. Вот Шекспир — другое дело. Это уже взрослый и раздражает его, что пишет не по-толстовски”.
К музыке вообще Толстой не был равнодушен, но отношение к ней у него было своеобразным. Леонид Сабанеев вспоминет:
“Насколько мне доводилось наблюдать, его присутствие ни в каком случае не окрыляло и не вдохновляло музыкантов — наоборот, по большей части оно их угнетало и подавляло, как присутствие некоего огромного, чуждого и по существу недоброжелательного авторитета.
Многие музыканты рассказывали, как Толстой плакал от их музыки. Это наверное правда — не было ничего легче, как вызвать музыкой слёзы у Толстого, она как-то непосредственно действовала ему на нервы. Не надо было для этого ни артистического исполнения, ни талантливой интерпретации — более того, не надо было даже музыки. Мне довелось тоже «исторгнуть слёзы из глаз Толстого», и вот как это было — рассказываю об этом в подтверждение «физиологичности» его восприятия музыки.
Когда в Москве установили в Большом зале консерватории орган в пятьдесят девять регистров, самый большой в России и в то время второй или третий по размерам в мире, мне пришло в голову показать его Толстому: принято было в нашем московском музыкальном мире, чтобы Толстого информировали обо всех музыкальных событиях… Когда дело дошло до того, чтобы показать Толстому звучность отдельных регистров, я нажал крайнюю ноту органного диапазона, знаменитое «нижнее do 32-футовой октавы», и вдруг с изумлением увидел, что Толстой весь в слезах. Музыки никакой ещё не было, был только один мощный и глубокий звук, и его было достаточно, чтобы вызвать у Толстого слёзы”.
Семья Толстого в 1892 г. (слева направо: Михаил, Л. Н. Толстой, Иван, Лев, Александра, Андрей, Татьяна, жена Софья, Мария).
Трижды Толстого признавали экстремистом за высказывания по поводу православной церкви. В первый раз в 1901 году Лев Николаевич был официально осужден за крамольные мысли в отношении РПЦ. Некоторые источники утверждают, что граф Толстой предан предан анафеме, на деле было только определение Святейшего синода, который объявил, что церковь “не считает его своим членом и не может считать, доколе он не раскается и не восстановит своего общения с нею”. Слова “отлучение” и тем более “анафема” в этом определении нет.
Спустя три года сестра писателя Мария Николаевна видела сон, в котором её брат в безумии сидел за столом, сверху на него лился свет, исходящий от Христа, но он не замечал его, а самим писателем уже овладевали руки дьявола, стоявшего во тьме. Если оставить образы христианской теологии, то про безумие – вполне точно.
В советский период на фоне борьбы с попами власти не имели претензий к писателю, но после распада Советского Союза, когда вектор общественного развития снова поменялся. К столетию со дня смерти Толстого решениями российских судов снова дважды признали экстремистом за высказывания против РПЦ.
Вот в частности некоторые его высказывания относительно православия:
“Я убедился, что учение (русской православной) церкви есть теоретически коварная и вредная ложь, практически же собрание самых грубых суеверий и колдовства, скрывающее совершенно весь смысл христианского учения”.
“Церковь. Всё это слово есть название обмана, посредством которого одни люди хотят властвовать над другими”.
“То, что я отвергаю непонятную троицу и… кощунственную теорию о боге, родившемся от девы, искупляющем род человеческий, то это совершенно справедливо”.
“В елеосвящении, так же, как и в миропомазании, вижу приём грубого колдовства, как и в почитании икон и мощей, как и во всех тех обрядах, молитвах, заклинаниях”.
“Посмотрите на деятельность духовенства в народе, и вы увидите, что проповедуется и усиленно внедряется одно идолопоклонство: поднятия икон, водосвятия, ношения по домам чудотворных икон, прославление мощей, ношение крестов и т. п.”.
“Православная церковь? Я теперь с этим словом не могу уже соединить никакого другого понятия, как несколько нестриженных людей, очень самоуверенных, заблудших и малообразованных, в шелку и бархате, с панагиями бриллиантовыми, называемых архиереями и митрополитами, и тысячи других нестриженных людей, находящихся в самой дикой, рабской покорности у этих десятков, занятых тем, чтобы под видом совершения каких-то таинств обманывать и обирать народ”.
“Ужаснейшее, не перестающее, возмутительное кощунство — в том, что люди, пользуясь всеми возможными средствами обмана и гипнотизации, — уверяют детей и простодушный народ, что если нарезать известным способом и при произнесении известных слов кусочки хлеба и положить их в вино, то в кусочки эти входит бог; и что тот, во имя кого живого вынется кусочек, то будет здоров; во имя же кого умершего вынется такой кусочек, то тому на том свете будет лучше; и что тот, кто съест этот кусочек, в того войдет сам бог”.
“Разница жизни христианских народов от всех других только в том, что в христианском мире закон любви был выражен так ясно и определённо, как он не был выражен ни в каком другом религиозном учении, и что люди христианского мира торжественно приняли этот закон и вместе с тем разрешили себе насилие и на насилии построили свою жизнь. И потому вся жизнь христианских народов есть сплошное противоречие между тем, что они исповедуют, и тем, на чем строят свою жизнь: противоречие между любовью, признанной законом жизни, и насилием, признаваемым даже необходимостью в разных видах, как власть правителей, суды и войска, признаваемым и восхваляемым”.
“Героический выход — по-моему, тот, чтобы священник, собрав своих прихожан, вышел к ним на амвон и вместо службы и поклонов иконам поклонился бы до земли народу, прося прощение у него за то, что вводил его в заблуждение”.
“Верующим в троичность бога нельзя доказать того, что этого нет, но можно показать им, что утверждение их есть утверждение не знания, а веры, что если они утверждают, что богов три, то я с таким же правом могу утверждать, что их 17 1/2”.
“То, что я отрёкся от Церкви, называющей себя Православной, это совершенно справедливо… Я отвергаю все таинства… Я действительно отрекся от Церкви, перестал исполнять её обряды и написал в завещании своим близким, чтобы они, когда я буду умирать, не допускали ко мне церковных служителей”.
Если сейчас наматывают сроки для “оскорбление чувств верующих”, то для царской России подобное вольнодумство было ещё более смелым. Но у власти тогда хватило ума не преследовать Толстого за его высказывания и не делать из него мученика, хотя он сам любил приговаривать: “Эх, пострадать бы…”
В этих цитатах про православие легко угадываются уроки еврейских учителей Толстого от иудаизма, которых сам Христос обозначил “детьми дьявола”.
При советской власти объяснялось, что Толстой стал против церкви, т. к. священники слишком хорошо и богато жили на фоне простого народа. Но это объяснение для наивных. Как видно из цитат – его заботят совсем другие вопросы, а не только богатая жизнь попов.
Мне попадалась версия что такое отношение к православию у писателя возникло из-за того, что в детстве его заставляли соблюдать разные обряды, а ему не хотелось этого делать. Такая версия имеет право быть, но у меня возникла своя теория на этот счёт.
Толстой сразу после женитьбы. Он не выглядит тут не счастливым человеком, а скорее отчаявшимся. “Не то!” Нельзя исключать, что в глубине души он мечтал о романтических отношениях с мужчинами и бежал от этих греховных помыслов в брак, где ему так и не удалось забыться и он стал ощущать себя несчастным. Граф явно не испытывал к женщинам особой душевной страсти, у него было только желание сексуального удовлетворения (педерастией он не готов был заниматься) и стремление создать как можно больше своих потомков.
Возможно, Толстой, как и Горький стремился подавлять в себе имеющуюся гомосексуальность. Те же его рассказы про оргии с женщинами в юности, покаяние за это, вполне возможно, по большей части придумано им самим. Также как он создал особенный образ крестьянки Аксинья, с которой совокуплялся в своём имении, а на деле, она, по воспоминаниям жены Толстого, не представляла из себя ничего особенного, просто толстая баба.
Всё это, как и стремление к показушной святости может быть реакцией психики графа на страх от своего стремления к гомосексуализму. В светском обществе ещё во времена Пушкина к садомитам относились насмешливо, называя их астами (сокращенно от педерастов), но не считали это преступлением и только церковь обозначала это страшным грехом блуда. Отсюда его злость в сторону православия.
Попытка усилием воли Толстого вступить в брак и найти себя в семье не дала ему успокоения, в итоге у него и случился такой “духовный переворот” в мозгах. Невозможность насладиться высокой любовью к мужчине, необходимость поддерживать вид семейной жизни с чуждой ему женой действовали графу на нервы. Его навязчивое стремление как можно скорее опять обрюхатить жену давало хоть какой-то смысл существования рядом с ней. К тому же с беременной и больной женой ему не требовалось исполнять долгое время супружеские обязанности.
Можно, конечно, задаться вопросом, а что мешало Толстому по тихому баловаться нетрадиционной любовью с мужчинами, не афишируя это. Но сам он в любом случае знал бы о своём согрешении, даже если другие бы не узнали, и не мог себе этого позволить. Именно это могло сделать графа таким несчастным при том, что внешне его жизнь была прекрасна: богатое имение, много денег (оставил жене 550 тысяч рублей), успех произведений, авторитет, поклонники. Но его ничто не занимало в полной мере.
В то, что его так сильно заботило абстрактное счастье народа, который он толком не понимал, – сложно поверить. Толстой как был эгоистом, так им и остался, но только стал уже тешить свою гордыню образом праведника. Примерно также некоторые люди, которые ходят в церковь, так называемые воцерковленные, с презрением и пафосом, без всякого смирения, относятся к светским, хвастаясь своим особым статусом.
Хотя никаких особых репрессий в отношении Толстого за его слова не последовало, это были уже далеко не те времена, как при патриархе Никоне, когда за ересь могли даже знатного человека сослать в Сибирь или сжечь в срубе, однако не все стали молчать.
Так Иоанн Кроштадский дал Толстому гневную отповедь:
„Главная магистральная ошибка Льва Толстого заключается в том, что он, считая Нагорную проповедь Христа и слово Его о непротивлении злу, превратно им истолкованное, за исходную точку своего сочинения, вовсе не понял ни Нагорной проповеди, ни заповеди о непротивлении злу. Толстой возгордился, как сатана, и не признаёт нужды покаяния, и какими-то своими силами надеется достигнуть совершенства без Христа и благодати Его, без веры в искупительные Его страдания и смерть, а под непротивлением злу разумеет потворство всякому злу, по существу – непротивление греху или поблажку греху и страстям человеческим, и пролагает торную дорогу всякому беззаконию и таким образом делается величайшим пособником дьяволу, губящему род человеческий, и самым отъявленным противником Христу.
Вместо того, чтобы скорбеть и сокрушаться о грехах своих и людских, Толстой мечтает о себе как о совершенном человеке или сверхчеловеке, как мечтал известный сумасшедший Ницше; между тем, что в людях высоко, то есть мерзость пред Богом.“
Ему вторит Феофан Затворник:
“Этот Толстой, у которого в писаниях один бред – имеет последователей?! Верно Русь православная совсем оглупела. У него души нет, Бога нет, нет и другой жизни. Он не стыдясь изрыгает хулы на Божию Матерь, на Спасителя и всю веру православную. Дерзнул и новое евангелие составить, не согласное с настоящим, и чрез то подпал под анафему Апостольскую. Тексты цитируются по истинному евангелию, а самые тексты иное говорят, подделыватель. Из всех наших пустосмех, он самый пустой и зловредный. Настоящий сын сатанин.
Слыхали-ль вы про евангелие Льва Толстого?… Теперь слышу, что у него также тайком распространяются ещё две статьи: критика догматов Церкви и – в чём моя вера…Тут… сокровища премудрости изрыгнуты… хулы на Церковь Божию, на св. Отцев и даже на Апостолов, кои все будто – суть исказители учения Христова… Сам же он не верит – ни в Святую Троицу, ни в Воплощенное домостроительство, ни в силу таинств… Сын Человеческий у него – то разум всечеловеческий, то сущность человечества. Есть ли Бог, – не видно…
Как будущей жизни нет у него, а люди продолжают жить только в потомстве, то вся забота у него – составить программу счастья на земле. Внемлите. Се пункты:
1) не противься злу: пусть бьют, режут, грабят; молчи и терпи;
2) суды не нужны;
3) ни полиции, ни жандармов, ни войска… Всё это насилователи свободы.
4) с женою не разводись, хоть она и неверна. Брака у него тоже – нет.
5) Война богопротивна – и войска не нужно…
Его ученье самое фантастическое… Мне представляется, что он близок к помешательству… Так у него все нелепо…”
Возможно, Феофан Затворник был прав, в конце жизни Толстому стали видеться бесы. Граф пригласил к себе в Ясную поляну местного священника, чтобы поговорить, но окружение к нему его не пустило, когда он пришёл.
За 10 дней до смерти Толстой тайно, ночью, уехал из имения Ясная Поляна, взяв с собой только врача Душана Петровича Маковицкого. По официальной версии он бежал от скандалов, связанных с завещанием. Его литературное наследство стоило дорого, жена Софья Андреевна хотела распоряжаться им сама, но писатель тайно подписал завещание в пользу дочери Александры, которая находилась под влиянием толстовца Владимира Григорьевича Черткова – «духовного ученика» писателя и тёмной личности, по воспоминаниям современников.
В советское время уход из дома писателя объяснялось непримиримостью с мещанским образом жизни его семьи.
Толстой по сути повторил бегство отца Сергия из своей повести. Его последние дни напоминали бег умирающего зверя, хотя поначалу ничего не говорило о том, что кончина близко.
По железной дороге он добрался до Козельска, оттуда на лошадях – к старцам до Оптиной пустыни, где писатель остановился в гостинице для паломников. По некоторым данным, он так и не поговорил с ними. Затем поехал в соседний монастырь в Шамордино, где жила его сестра, монахиня Мария Николаевна Толстая. Сначала он хотел там на время остаться, лишь бы его не принуждали молиться, или снять рядом домик, но потом, узнав от приехавшей дочери Александры, что его ищут, в панике засобирался ехать дальше.
Граф Толстой играет косплей простого крестьянина, подражая древне-греческим аскетам. Проповедуя добродетель, нравственность, смирение и даже сам пытаясь этому внешне следовать, сам граф был жутким эгоистом и гордецом, не считавшимся ни с кем и наслаждавшимся культом своей личности, созданным им самим. Играя в косплей “святого”, он как будто убегал от своей настоящей натуры. Проповедовал добро он с внутренней злобой, которая периодически прорывалась наружу по воспоминаниям современников. Вот такой был противоречивый человек.
Сопровождавшие Толстого позже также свидетельствовали, что определённой цели у путешествия не было. После совещания решили ехать к его племяннице Елене Сергеевне Денисенко, в Новочеркасск, где хотели попытаться получить заграничные паспорта и затем ехать в Болгарию (уж там не найдут); если же это не удастся — ехать на Кавказ. Лев метался, вырвавшись на свободу, но здоровье было уже не то, он простудился, подхватил воспаление лёгких и умер на станции Астапово, куда его вынесли из поезда. Начальник станции предоставил знаменитости свою квартиру.
Перед своей земной кончиной Лев Николаевич бредил, увидев жену сквозь закрытую дверь, кричал от ужаса, что она вот-вот войдёт к нему. Раньше он именно так боялся смерти… Жена смогла проститься с ним лишь в самые последние минуты, когда он был почти без сознания.
Узнав о состоянии писателя и о его желании встретиться со старцами Оптиной, в Астапово приехал старец Варсонофий – он хотел поговорить с Толстым и по возможности, причастить его. По одной из версий – писатель сам дал телеграмму в монастырь, вызывая старцев к смертному одру.
Однако монаха даже не пустили в дом. Вокруг Толстого была создана глухая стена из толстовцев-атеистов, которыми заправлял Чертков (говорящая фамилия) и дочь писателя Александра. Дверь дома была заперта изнутри. Писатель так и не узнал, что старец до самого последнего мгновения ждал у его двери.
При похоронах его всё-таки отпели. Священником, добровольно пожелавшим нарушить волю Святейшего синода и тайно отпеть отлучённого графа, оказался Григорий Леонтьевич Калиновский из села Иванькова Переяславского уезда Полтавской губернии. Вскоре он был отрешён от должности, но не за противозаконное отпевание Толстого, а «ввиду того, что он находится под следствием за убийство в нетрезвом виде крестьянина, причём означенный священник Калиновский поведения и нравственных качеств довольно неодобрительных, то есть горький пьяница и способный на всякие грязные дела», — как сообщалось в агентурных жандармских сводках.
Под конец жизни Толстой вынужден был констатировать: “Одни — либералы и эстеты — считают меня сумасшедшим или слабоумным вроде Гоголя; другие — революционеры и радикалы — считают меня мистиком, болтуном; правительственные люди считают меня зловредным революционером; православные считают меня дьяволом”.
Но были и те, кто полностью одобрил деятельность мятежного писателя. После смерти графа-богохульника раввин Я. И. Мазэ сказал: «мы будем молиться о Толстом, как о еврейском праведнике». Можно не сомневаться, кагал оценил его борьбу с христианством.
Вскоре после смерти графа, 28 августа 1911 года, на его могилу приехал его верный ученик Бирюков с товарищами. Возложили цветы. Десятилетний сын Бирюкова нагнулся, чтобы поправить их, и вдруг громко вскрикнул. Отец с ужасом увидел, что правая рука ребенка обвита гадюкой, укусившей мальчика… Гадюки в здешних местах не замечены, установило расследование, и появление серой змеи в три четверти аршина длиной является загадкой. Тогда же была обнаружена змеиная нора в могиле писателя. Змея, к слову, символ еврейского народ, об этом говорят сами раввины: голова – еврейские мудрецы, а тело – народ. Так что вполне символично.
История жизни Толстого выглядит трагикомичной притчей, что бывает, когда человек решил взять на себя слишком многое. Толстой злобно читал нотации о любви и добре, словно пытаясь убежать от своей собственной сути. По сравнению с тем же Достоевским он выглядит наивным идиотом относительно суждений о мироустройстве. При этом нельзя отрицать его писательский дар, к которому сам граф относился презрительно, возжелав стать не признанным писателем, а Великим учителем человечества, Мессией.
Все метания графа Толстого, скорее всего, связаны с вяло-текущей душевной болезнью, которая усилилась его страхом смерти, о которой он много рассуждал. В первые паническая атака по этому поводу у него произошла в 1869 году. Страх напал на него на постоялом дворе в Арзамасе, где он был проездом – ехал смотреть имение. Ему тогда было 40 лет, в этом возрасте начинается кризис среднего возраста, который мужчины тяжело переживают, в частности они ощущают скорое приближение старости и смерти, беззаботная молодость прошла и всё это вызывает у них панику. Вроде бы ты ещё молод, полон сил, но словно получил свой смертный приговор и ждёшь его исполнения. В молодости ты кажешься себе бессмертным, конец земного существования ощущается где-то там далеко, его практически нет.
Религия с древних времён выполняла важную функцию для людей – она их успокаивала, давала им смысл жизни, объясняла мироустройство. Для верующего человека не может быть страха смерти, т. к. он знает, что его после смерти ждёт другая жизнь. Каждая религия представляла это по своему. Толстой искал утешение у священников и старцев, но не находил, потому что логически объяснить Таинства церкви невозможно. Наука ещё не дошла до того, чтобы заглянуть за пределы биологического существования, а служители религиозного культа лишь проводят ритуалы, как заведено. Дело прихожанина – просто верить. Молись и постись.
Толстой веру утратил, а может, никогда и не имел. Ощущая конечность человеческой жизни, он погрузился в бездны умствований, логики, что и привело к возникновению его учения – «толстовства». Писатель пытался изобрести свою новую религию, которая его бы успокоила.
От страха смерти у него возникло желание рожать как можно больше детей и стремление создать своё учение, остаться в памяти человечества чуть ли не святым. Хотя на деле он выглядел чудаковатым, желчным и ворчливым, если не сказать безумным стариком. В периоды обострения он вёл себя достаточно неадекватно, об этом в том числе рассказывает дневник его жены, позволяющий оценить его поведение в бытовом плане.
Что же касается его идеек по мироустройству – это идеи наивного школьника, который видит проблемы но не в состоянии понять их суть, причины, общую систему сдержек и противовесов. Он собирается рубить с плеча и по-быстрому всё перестроить, легко и просто, за всё хорошее против всего плохого. Что из этого происходит показывает история революций и переворотов.
В конце стоит привести цитату Ф. М. Достоевского (которого Толстой не переносил) про таких доброхотов, как Лев Николаевич:
“Дай всем этим современным высшим учителям полную возможность разрушить старое общество и построить заново, то выйдет такой мрак, такой хаос, нечто до того грубое, слепое и бесчеловечное, что всё здание рухнет под проклятиями человечества…”
